Надо сказать, что первоначально ямщики Западной Сибири и первопоселенцы пользовались покровительством Москвы, поскольку она была заинтересована в заселении и обустройстве новых территорий. «Им жилось льготно: они, например, пахали пашню и гоняли гоньбу при помощи наемных людей, поденных и нанимаемых на целое лето, при чем сами получая по 20 рублей на пай, платили за лето 3 р. 50 к. - 4 руб. человеку наемному, торговали пушным и иным товаром, вмешивались в дела управления и охотно доносили в Москву о неисправностях, их непосредственно не касавшихся», - писал И.Я. Гурлянд в известном исследовании «Ямская гоньба в Московском государстве до конца XVII в.»
Но такое положение сохранялось весьма непродолжительное время, уже при тобольском воеводе Ю.Я. Сулешове (1623-1625 гг.) права ямщиков и экономическую помощь им стали урезать, и к началу функционирования Демьянского яма (1635/1636 г.) сибирские ямщики не ощущали себя столь вольготно, как было ранее. Хотя, те, кто прибывал в Сибирь «по прибору», получал существенную помощь. Так, набранные в Поморье в 1635 году ямщики на Демьянский ям (50 человек с семьями) получили 5-рублевую на человека «подмогу», бесплатные подводы и по три лошади с ямским инвентарем.
По своему социальному статусу ямские охотники до 1822 года составляли самостоятельную категорию населения, близкую по экономическому положению к служилым людям. Их общественную ценность И.Я. Гурлянд иллюстрирует следующим примером: «За безчестье ямского охотника полагалось 5 рублей человеку, тогда как за безчестье крестьянина полагался рубль».
Ямщики пользовались одинаковыми с крестьянами правами на пользование землями и другими угодьями, но в отличие от них, отправляя ямскую гоньбу, не платили государственные подати, не платили денег на исправление больших государственных дорог, на усовершенствование судоходства, не несли внутригубернскую воинскую повинность, по указу 1714 года освобождались от поставки рекрутов до 1766 г.
В целом положение сибирских ямщиков было лучше, чем у тягловых крестьян, однако жизнь их была весьма напряженной, о чем свидетельствуют многочисленные челобитные демьянских и самаровских ямщиков в Москву, тяжбы между ними за число прогонов, за сельхозугодья и т.д. Денежное жалование им выплачивалось, видимо, нерегулярно. Так, в 1668/1669 году в Москву «бить челом от миру» о годовом денежном жалованье ездил демьянский ямщик Т.Карпов. Причт построенной в Демьянской слободе в первые годы ее существования Никольской церкви поначалу находился на государственном обеспечении, затем его перевели на содержание населения, потом вновь на казенное жалование. «Не последнюю роль в этом сыграло тяжелое положение демьянских ямщиков, вызванное интенсивной гоньбой, недостатком пашенных земель и размеров обеспечения, привлечением к «службам» неямского характера, многочисленными злоупотреблениями представителей воеводской администрации и проезжих лиц».
В целом вопросы организации ямской гоньбы и все им сопутствующие лежали на тобольском воеводе, а его представителями на местах были ямские приказчики, назначаемые из «лучших детей боярских». Так, в 1676 на Демьянском яме приказчиком был тобольский сын боярский С.Кобылинский, до 1698 года — Ю.И.Глинский. Место приказчика, видимо, было «хлебным» и не особо обременительным, вдобавок он исполнял в слободе надзорные и судебные функции, что давало возможность различных злоупотреблений. В 1654 году демьянцы жаловались на своих приказчиков, которые «пиво варят, и, накуря, продают всяким людем, и от того де винного куренья в слободе чинятца пожары частые» (ямщикам заниматься винокурением строго воспрещалось). Подытоживая челобитную, ямщики заключали, что им от своих администраторов «чинитца обида и налога болшая». Должность ямского приказчика была ликвидирована указом 1679 года, но в Сибири она, видимо, еще какое-то время сохранялась из-за большой отдаленности ямских слобод от митрополии.
Сибирские ямщики были свободолюбивы, для них был характерен вольный дух, критическое отношение к власти, действительности. Они укрывали беглых, привечали старообрядцев, нередко и сами уходили в раскол. Известен такой пример: при тобольском воеводе князе Пронском в 1639 году был бит батогами перед съезжей избой Демьянского яма ямщик Тишка Андронов, обвиненный в тайном провозе в Тобольск письма от ссыльного старца Малаха.
По своему внутреннему устройству Демьянский ям состоял из 50 паев, что было общей нормой для сибирских ямов. «...В ином паю находилось по 2-3 двора»,- так описывался Демьянский ям. Скорее всего, переехавшие из Демьянской слободы в деревню Алымку Шехиревы/Шохиревы, связанные родственными узами, составляли пай или несколько.
Во главе яма стоял, как уже говорилось, ямской приказчик, но основную работу по организации перевозок и всей жизни ямской слободы и яма вел выборный ямской староста (пятидесятник), ямские охотники из своей среди выбирали также десятников, а канцелярской работой ведал ямской дьячок. По сути ям был такой же крестьянской общиной: существовало местное самоуправление, все вопросы решались на мирских сходах. Сибирские общины во многом придерживались поморских традиций, поскольку демьянские ямщики в основном были набраны с Русского Севера из черносошных (государственных) крестьян. В Актах Устюжской епархии с 1523 года мы находим такие фамилии, как Медведев, Пуртов, Нестеров, Пермитин, Самылов, Кожевников, Кошелевский, Софонов, большинство из которых известны в Алымке и окрестных деревнях, а название речки - Полой, разделяющей Алымку, также принесено из Поморья, где полоями называли ручьи. Сегодня можно прочесть в литературе «юрты Кошелевы», деревню Кошелеву связывают с именем остяцкого князца Кошеля. Как видно, из перечисленных выше фамилий, название русской деревни могло быть принесено первопоселенцами со своей родины.
Но вернемся к внутреннему устройству Демьянского яма. Известно, что церковь играла огромную роль в жизни русского человека, поэтому оказавшись на новом месте, он либо определялся в приход уже имеющейся в пределах досягаемости церкви, либо строил ее. Так было и в Демьянском яме. От ямской слободы до духовной столицы Сибири — Тобольска — было около 123 указных верст (измерение проводилось в 1687 году, по 1000 саженей в версте) или около 250 верст после 1722 года, когда по указу Петра I было произведено новое измерение по 500 саженей в версте. До Самаровского яма — почти столько же, да и церковь там ямщики строили в одно время с демьянскими. Поэтому Никольская церковь в Демьянской слободе, построенная примерно в конце 1630-х годов, стала первым религиозным форпостом русских поселенцев в этом регионе. Уватская Спасская церковь появилась, видимо, в начале 1700-х годов, сохранившиеся ее метрические книги берут отсчет с 1722 года, и тогда уже, судя по записям в них, алымские ямщики стали относиться к ее приходу, только часто они еще записывались как демьянские. Где они крестили своих детей со времени основания Алымки (1676-1680гг.) и до начала нового века остается только гадать, поскольку до Тобольска было (в «петровском» исчислении) 163 версты, а до Демьянской слободы около сотни. Больше церквей в округе не было. Но церковные метрические записи того времени не сохранились, поэтому установить это невозможно.
Итак, демьянский ямщик был членом мирской общины, а также приходской общины. Во главе церкви стоял священник, подбираемый самими прихожанами, помогали ему в отправлении церковных служб дьякон и пономарь. Возглавлял церковную общину избираемый ямщиками церковный староста. В церковной трапезной проводились сходы как церковной, так и мирской общины, обсуждались важные вопросы, хранились документы, приводились к присяге новые ямщики. Церковная казна была страховым фондом мирского общества и, при необходимости, могла использоваться на его нужды.
Священник, мирской и церковный старосты, как правило, были уважаемыми людьми и могли представлять интересы ямской слободы во взаимоотношениях с органами власти. И, естественно, прямой обязанностью церкви был контроль за нравственным и духовным состоянием прихожан. Местные священники отчитывались за свою деятельность в Тобольской духовной консистории, докладывали в исполнительный орган епархии о всех нарушениях прихожан. Нередко по таким вопросам консистория принимала конкретные решения. Так, в 1854 году в консистории рассматривалось дело о покушении на самоубийство жительницы Алымки Анны Шехиревой, и решение было следующим: «...Крестьянскую женку Анну Шехиреву за покушение на самоубийство по ссорам со свекром и его женою и, больше всего, по невежеству» подвергнуть публичной епитимии на два года. Семилетней епитимии была подвергнута причисленная в деревню Алымка за блудную жизнь Авдотья Васильева. В то же время в консистории рассматривалось по отношению Уватского волостного правления дело о смерти солдатских детей Василия Шехирева и М.Медведева. С другой стороны, священники местных церквей не всегда вели себя подобающим образом, бражничали, вели себя безответственно, и такие дела консисторией тщательно расследовались, виновные жестко наказывались. Отдаленность деревень от церквей, сибирские расстояния требовали от церковнослужителей постоянной готовности к проведению соответствующих обрядов, но нередко сельское духовенство пренебрегало своими прямыми обязанностями. В 1769 году в Тобольской духовной консистории расследовалось дело о смерти некрещеного младенца, который родился у ямщика деревни Алымской Василия Лазаревича Кошелева и его жены Анны. Ночью мальчик родился, а на рассвете родители выехали в с.Уватское за 15 верст для его крещения. К обеду приехали, и оказалось, что попы Спасской церкви Рещиков и Полков оба уехали на рыбалку. До вечера они так и не вернулись, а ночью ребенок умер. Детская смертность тогда была очень высокой, но смерть некрещенного младенца была большим грехом. Священники не избежали наказания.
Вообще, жителям деревень сложно было выполнять религиозные обряды, вот поэтому в списках о небывших у исповеди по годам множество фамилий и семей в целом.
К приходу Уватской Спасской церкви Алымка относилась примерно до 1786 года, далее она, видимо, перешла в приход появившейся Новосельской Николаевской церкви. В разных источниках расстояние от Алымки до нее указывается по-разному — 18 верст и 30 верст. Видимо, это зимний и летний путь. Сама деревня Новая (она же первоначально Кошкарова) упоминается в метрической книге Уватской Спасской церкви с 1744 года, к 1795-му она становится селом, а в 1800 году в селе уже насчитывается 90 домов, тогда как в деревне Алымской было 24 дома ямщиков, в Яровской — 16 домов, в Лукиной — 8, в Фоминой — 2, в Максимовой — 4.
